Aлександр Ширвиндт: Будем материться тем, что осталось
Худрук Театра сатиры неоднократно бросал курить – пока не встретилврача, который сказал: «В нашем возрасте любые перемены опасны. Доживаем как есть». Впрочем, другим своим привычкам он тоже изменять не собирается: несмотря на бесчисленные запреты в нашей стране, напряженную политическую обстановку и нравы молодых артистов, не потерял чувства юмора. 19 июля Александру Ширвиндту исполняется 80 лет…
«Доколе это старье будет руководить театрами?!»
– Александр Анатольевич, вот и подкралось восьмидесятилетие. Как в этом возрасте живет человек, от которого все время ждут смешного?
– В полном недоумении: куда все несется? До шестидесяти возраст еще как-то тянулся, было ощущение, что обойдется. А потом как рвануло… И нужно за временем успевать, ведь никуда уже не деться от сложившегося имиджа. Приходишь в гости вялый, на подгибающихся коленках и слышишь: «Тихо, всё, он пришел. Бросьте вилки! Ну!» – хочешь не хочешь, а все вокруг ждут шуток…
– Цифра 80 для вас трагическая?
– Неприятная. Когда говоришь, то еще проскакивает. А когда нарисовано на бумаге, то хочется ее заклеить. Недавно я поймал себя на мысли, что стал смотреть на даты жизни известных людей. Читаешь титульный лист – автор умер в 38, 42, 46…
Одолевает грусть. Но порой смотришь: писатель прожил 92 года. Гора с плеч.
В этом плане у меня сейчас настольная книга – календарь Дома кино, который каждый месяц рассылается членам Союза кинематографистов. На первой странице – «Поздравляем юбиляров».
Возле женских фамилий – прочерки, а у мужчин там пишется только круглая дата. Но начиная с 80 юбилейным считается каждый год – на всякий случай, потому что надежды мало.
И вот этот календарик – мое утешение. Иногда попадаются фамилии совсем незнакомые – какой-то бутафор, второй режиссер, второй оператор, потом – бэмс! – Хуциев.
И снова четвертый пиротехник, пятый ассистент… 84, 93, 99, 100… Ихтиозавры надежды.
– Кстати, возраст художественных руководителей театров сегодня тоже приближается к Ватикану…
– Это не столько конклав, сколько колумбарий. Я помню, как мы, 23-летние, с пеной у рта кричали на молодежной секции Дома актера: «Доколе это старье будет руководить театрами?!» И все такое. Сейчас я вспоминаю, с каким ужасом взирал на это Николай Павлович Акимов. Прошло сто лет. Теперь я сижу в качестве такого же старика и сам читаю в глазах у молодых: «Доколе?»
По идее нас надо сбрасывать со скалы. Сбрасывали же в древние времена стариков: пожил – уступи место другому…
Но скал под рукой нет, а сбросить с крыльца – сломать шейку бедра, это лишняя головная боль для молодых и никакой радости. Говорят, мол, пожилые люди всё помнят, всё знают, прошли довольно сложную, разнообразную жизнь, у них колоссальный опыт.
Так оно и есть. Были дипломатические ходы, были яркие поступки типа сжигания партбилета, но не было глобального вранья в их биографии. Поэтому в пасьянсе современной жизни такие вот крупицы стариков нужны… Они хоть как-то сдерживают моду – погоню за сиюсекундными радостями.
Мобильный перезвон заглушает всё
– Что вы имеете в виду?
– Смотрю на своих учеников – живут в постоянной беготне. Главное – попасть в рейтинг, не упустить роль, даже если предложили сниматься в рекламе прокладок и перхоти. В любви не признаются, только говорят: «Созвонимся». И этот мобильный перезвон заглушает всё вокруг.
Сегодня под стать времени Ромео и Джульетту в первоначальном варианте мало где встретишь.
Обязательно нужно, чтобы Джульетта разделась, а Ромео признался, что он гей.
– С Ромео вы погорячились: принят же закон о запрете гей-пропаганды, равно как и о запрете мата на сцене, курения и антипатриотических высказываний. Вы вообще как к этим запретам относитесь?
Я практически глухонемой, курящий под подушкой. А под подушкой трубку курить трудно. То есть обрезали все последние старческие перья.
На сцене мат можно отменить, но как ты запретишь его в среде автомобилистов или, скажем, военных?
А что делать с наследием Пушкина, Белинского, Баркова, Алешковского, Есенина, Венички Ерофеева? Куда все это деть? Законодатели ответа на этот вопрос так и не дали.
Правда, насколько я понял, пока отменили только четыре понятия, а все остальное вроде бы можно. Будем материться тем, что осталось.
Так же и с курением. Я столько раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не привело. Возвращался обратно к этому пороку, пока сын, которого я очень слушаюсь и боюсь, не сказал: «Всё, хватит». А потом меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не принимает, но меня откуда-то знает и готов побеседовать. Я собрал полное собрание сочинений анализов мочи и поехал куда-то в конец шоссе Энтузиастов. Особняк, тишина, ходят милые кривоногие дамы в пластмассовых халатах. Ковры, огромный кабинет. По стенам благодарственные грамоты от Наполеона, от Петра I , от Навуходоносора… И сидит академик в золотых очках. «Сколько вам лет?» – говорит. Да вот, говорю, четыреста будет. «Мы, значит, ровесники, я младше вас на год». Когда он увидел мою папку анализов, взмахнул руками: «Умоляю, уберите». Мне это уже понравилось. Заглядывать в досье не стал. «А что у вас?» Я говорю: «Во-первых, коленки болят утром». – «А у меня, наоборот, вечером. Что еще?» – «Одышка». – «Ну это нормально». – «Я стал быстро уставать». –
«Правильно. Я тоже. В нашем возрасте так и должно быть».
И я успокоился. Раз уж академик медицины чувствует себя так же, как и я, то о чем тогда говорить? На прощание я сказал, что бросил курить. Он посмотрел на меня через золотые очки: «Дорогой мой, зачем?
В нашем возрасте ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Доживаем как есть».
Я поцеловал его в грамоты и ушел. Гений! А если бы он стал читать мою мочу…
Только идиоты могли запретить на Украине русский
– А главное он вам сказал? Что нельзя быть мнительным и волноваться…
– Да, ведь жизнь с годами заставляет тебя по инерции тревожиться обо всем на свете: запрет курения или события на Украине вызывают одинаковую тревогу. Надо дифференцировать уровень катастроф.
– А все-таки – события на Украине лично для вас катастрофа?
– Разумеется. У меня мама родилась в Одессе, значит, я каким-то образом одессит.
Да к тому же сколько всего связано с Украиной! И гастроли, и дружба, и съемки…
С Крымом, на мой взгляд, совершенно раздутая история.
Сейчас кричат: «Мы вернули наш Крым, который Хрущев подарил Украине!» А что значит «подарил»?
Это все равно что сидим мы за столом семьей, и я говорю: «Вот эта яблонька теперь твоя».
Вот и считай, кто прав, кто виноват. Концов не найдешь, ведь семья одна и яблоня как была, так и осталась.
Я физиологически никогда не ощущал Украину заграницей. Какими надо быть идиотами, чтобы запретить там русский язык. Почему тогда их президент говорит по-русски во время инаугурации? Кто стреляет в мирное население? Я совершенно не могу в это вникнуть. И уже много лет пытаюсь понять, что происходит у них на ментальном уровне. Например, в начале девяностых я приехал во Львов, когда они только стали другим государством. А до этого во Львове я был тысячу раз. И вдруг меня поразило, что абсолютно никто не понимает по-русски. Я просто обалдел. Откуда это взялось?
– Но если взглянуть на нашу историю, то страна постоянно переживает какие-то потрясения. Какую эпоху вы вспоминаете с наибольшей теплотой?
– Ужас в том, что не эпоха вспоминается, а состояние тела. Когда все умиляются школьными, студенческими годами, тусовками молодых артистов, то я их понимаю: нам просто было по 25–30 лет. И было хорошо – больше воздуха и свободы. Тогда не возникало такой бесконечной необходимости все время мелькать – не дай бог, кто-нибудь обгонит слева. Работали в театре, потом собирались, шутили, делали смешные вечера, играли в карты, в преферанс или в покер, выезжали куда-то. Сейчас все бегут. Например, на полчаса в Турцию, чтобы там тебя сняли в новом купальнике. Это не жизнь. Хотя, на мой взгляд, умиляться своей молодости тоже опасно…
Во времена СССР нами прикрывались
– Известна история, когда Райкин сказал вам на банкете, что пар надо выпускать не на капустниках, а в работе. Между тем жизнь показала, что вы с равным успехом работали и в театре, и на эстраде. С годами вам райкинскую фразу доводилось вспоминать?
– Вспоминал, вспоминаю и преподаю нынешним студентам. Потому что это действительно великая фраза. Мы по тем временам в Доме работников искусств в Ленинграде бог знает что себе позволяли. В зале сидела ленинградская элита – Акимов, Товстоногов, Вивьен, Райкин… А мы, молодая шпана, перед ними играли. Потом был банкет, и Аркадий Исаакович сказал: «Шурочка, вы замечательно все это делаете, но… не надо. Я тоже так могу, на этом уровне, на эти темы. Но зачем?» И действительно, у Райкина ведь не было ни одного «капустного», «тусовочного» номера. Он свято берег профессию.
– Но ведь и про вас нельзя сказать, что вы ее расшатывали…
– Ну всё же мы существовали в других рамках. Для нас капустник был как некое переступание через табу. Например, когда строился подземный переход у Театра эстрады и эта история у всех была на устах, мы шутили, что сейчас строится переход из социализма в коммунизм.
Еще более язвительные шутки были в Доме актера в новогоднюю ночь. И когда люди, уставшие от мерзостей жизни, приходили к нам, они не верили своим ушам. Это был островок свободы, где языком сатиры можно было говорить обо всем. Когда в Советский Союз приезжал, например, турецкий писатель Хикмет и говорил: «Вот вы тут в застенках живете, у вас нет свободы слова», ему отвечали: «Да вы посмотрите, что у нас в Доме актера творится».
И приводили туда. Так что нами прикрывались.
По нынешним временам тогдашняя злободневность – ну типичная акварельная картинка.
У нас всегда был все-таки поджатый хвост.
Степень поджатости зависела от таланта, смелости и желания шутить. Когда пришли свобода и вседозволенность, смелость превратилась в абсолютный понос. Ценз кончился – и понеслось. Например, мне очень нравились «Уральские пельмени». Ребята замечательно начинали. Но вот уже несколько лет они существуют в телевизоре в таком конвейерообразном формате, что просто диву даешься: самим-то не надоело? Я часто говорю своим любимым Ване Урганту, Максику Галкину: «Ограничивайтесь! Выбирайте темы, не заполняйте все пространство, иначе легко собой перенасытить».
– Григорий Горин вспоминал в своих иронических мемуарах, как на заре своей театральной юности вы играли крестьянина и произносили одну-единственную реплику: «Пошто, мужики, по степу мыкаемся?»
– Да, это было в Ленкоме в спектакле «Хлеб и розы» Салынского. Еще у него была пьеса «Ложь для узкого круга», и в капустнике мы говорили, что у нас всего один выдающийся драматург – Салынский, который пишет ложь только для узкого круга.
– Я не зря вспомнил ту фразу. Сейчас у вас всё есть: театр и десятки учеников, сонмище интервью в течение года и любимые спектакли, десятки картин и замечательная династия. Казалось бы, тут и менять нечего.
Но все же вам доводилось спрашивать себя: «Пошто, мужики, по степу мыкаемся?»?
– В молодости я знал ответ на этот вопрос, поскольку кайф в молодые годы получаешь от всего. Но со временем пропадает желание перестраивать виллы в хоромы, ездить на «хаммерах» и грести гонорары за съемки в бесконечном «мыле».
С каждым днем желаний и возможностей для разврата и оргий все меньше,
а той дозы алкоголизма, автомобилизма и дачного пребывания, которую я раньше мог принять, теперь уже нет.
И приходится заниматься просто любимым делом.
– Ужас в том, что сегодня счастье для меня
– это суммарное ощущение сиюсекундного относительного благополучия.
Коленка не болит – победа!
Знаешь, где находятся внуки в данную секунду – ура!
На сцену идти не надо – счастье!
Скоро на рыбалку, уже есть путевка на Валдай. И когда вот это соединяется вместе, думаешь: хорошо.
Если вдруг оказывается, что не знаешь, где внуки, то дико заболевает коленка, путевку летишь сдавать и начинается беготня в поисках счастья.
Только не будет никаких ресторанов, салютов и дискотек – жизнь настолько стремительна, что не хочется заглушать ее залпами.
Будем общаться друг с другом.
Зачем создавалась эта книга?
Из привычного тщеславия?
Из ощущения неслыханной своей значимости и необходимости поведать человечеству нечто такое, что ему и в голову не может прийти?
Да, если быть честным, то все это присутствует,
но если быть честным до конца, то правда
хочется хоть чуточку закрепить свое время, своих друзей, свой дом, а значит, свою жизнь.
Александр Ширвиндт Склероз, рассеянный по жизни
Лоскутное одеяло мыслишек
От 80 до 40
От 40 до 20
От 20 до 10
От 10 до 0
Восковые фигуры моего мини-музея
Михаил Козаков
Михаил Державин
Анатолий Эфрос
Лев Дуров
Ростислав Плятт и Лев Лосев
Валентин Плучек
Андрей Миронов
Марк Захаров
Григорий Горин
Аркадий Арканов
Зиновий Гердт
Булат Окуджава
Александр Володин
Сергей Арцибашев
Белла Ахмадулина и Борис Мессерер
Святослав Федоров
Людмила Гурченко
Эльдар Рязанов
Иннокентий Смоктуновский
Заключение
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах